Почему у Крылова молчаливая Стрекоза вдруг запела?

Думаю, всем памятна с детства замечательная басня Ивана Крылова «Стрекоза и муравей»: «Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела, Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза...» Ну и далее – про грустную судьбу певуньи-стрекозы и жестокосердого трудягу-муравья, оставшегося глухим к мольбам беззаботной соседки. Но вряд ли многие знают, что корни сложных взаимоотношений двух насекомых тянутся более двух тысяч лет! У истоков к Муравью приползла вовсе даже не Стрекоза, а Жук...

Иван Андреевич Крылов опубликовал свою басню в 1808 году, творчески переработав сюжет французского поэта Жана Лафонтена. У коллеги, однако, герои были не разнополыми, а стрекозы... вообще не было. И название, соответственно, звучало «Цикада и Муравьиха» («La Cigale et la Fourmi»). Лафонтен, в свою очередь, копнул ещё глубже: оригинальный сюжет принадлежит перу великого древнегреческого баснописца Эзопа, творившего около шестисот лет ДО НАШЕЙ ЭРЫ! Муравей у него всё же мужеского полу, но помощь у него просит... тоже мужик – Жук! Ну и название, понятное дело, «Жук и Муравей».

Причину столь забавных превращений героев басни проанализировал в прошлом веке известный писатель, лингвист и филолог Лев Успенский и изложил в своей книге «Слово о словах»:

«Всем известно, что великий наш баснописец И. Крылов заинтересовался басней французского поэта Лафонтена «Цикада и муравей». Надо сказать, что сам «Ванюша Лафонтен», в свою очередь, позаимствовал сюжет этой басни у великого грека Эзопа; от Эзопа к Лафонтену в стихи пробралось вместо обычного европейского кузнечика (по-французски «грийон») другое, особенно характерное для Средиземноморья, певучее и громкоголосое насекомое — цикада (la cigale, «ля сигаль» по-французски). Задумав перевести, или, точнее, переложить на русский язык эту басню, Крылов столкнулся с некоторыми затруднениями.

Лафонтен был француз. Он говорил и думал по-французски. Для него «муравей» был «ля фурми» - слово это во Франции женского рода. К женскому роду относится и слово «ля сигаль», означающее южную неумолчную певунью цикаду. Муравья (или «мураве´ю») французы, как и мы, испокон веков считают образцом трудолюбия и домовитости. Поэтому у Лафонтена очень легко и изящно сложился образ двух болтающих у порога муравьиного жилища женщин-кумушек: хозяйственная «мураве´я» отчитывает легкомысленную певунью цикаду.

Чтобы точнее передать всё это на русском языке, Крылову было бы необходимо прежде всего сделать «муравья» «муравьицей», а такого слова у нас нет. Пришлось оставить его муравьём, и в новой басне изменилось основное: одним из беседующих оказался «крепкий мужичок», а никак не «кумушка». Но это было ещё не всё.

Слово «цикада» теперь существует в нашем литературном языке, но оно проникло в него только в XIX веке, когда Россия крепко встала на берегах Чёрного моря, в Крыму и на Кавказе. До того наш народ с этим своеобразным насекомым почти не сталкивался и названия для него не подобрал. Народной речи слово «цикада» неизвестно, а ведь И. Крылов был великим мастером именно чисто народных, понятных и доступных каждому тогдашнему простолюдину, стихотворных произведений. Сделать второй собеседницей какую-то никому не понятную иностранку «цикаду» он, разумеется, не мог.

Тогда вместо перевода Крылов написал совсем другую, уже собственную, басню. В ней всё не похоже на Лафонтена: разговор происходит не между двумя кумушками, а между соседом и соседкой, между «скопидомом» муравьём и беззаботной «попрыгуньей» стрекозой.

«Не оставь меня, кум милый!» — пищит она.

«Кумушка, мне странно это!» — отвечает он.

Понятно, почему Крылов заставил беседовать с муравьём именно стрекозу: он вовсе не желал, чтобы разговаривали двое «мужчин» — «муравей» и «кузнечик». В результате же в басне появился странный гибрид из двух различных насекомых. Зовётся это существо «стрекозой», а «прыгает» и «поёт» «в мягких муравах», то есть в траве, явно как кузнечик. Стрекозы — насекомые, которые в траву попадают только благодаря какой-нибудь несчастной случайности; это летучие и воздушные, да к тому же совершенно безголосые, немые красавицы. Ясно, что, написав «стрекоза», Крылов думал о дальнем родиче южной цикады, о нашем стрекотуне-кузнечике.»

Ну и в заключение я напомню вам и басню Крылова, и познакомлю с двумя переводами Эзопа, которые, конечно, выглядят не столь красиво, как у Ивана Андреевича.

Крылов. Стрекоза и Муравей

Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол, и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настаёт;
Стрекоза уж не поёт:
И кому же в ум пойдёт
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползёт она:
«Не оставь меня, кум милый!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!» —
«Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?» —
Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так, что голову вскружило». —
«А, так ты...» — «Я без души
Лето целое всё пела». —
«Ты всё пела? Это дело:
Так поди же, попляши!

Эзоп. Жук и муравей (перевод В. Алексеев)

В летнюю пору Муравей, ползая по полям, собирал зёрна и колосья, накапливая себе корм на зиму. А Жук, увидев его, подивился его трудолюбию и тому, что он работает в ту пору, когда остальные твари, избавившись от трудов, живут беззаботно. Тот промолчал тогда. Когда же пришла зима и дожди размыли навоз, голодный Жук пришёл к Муравью и попросил еды. А тот ему сказал: «О, Жук! Если б ты тогда потрудился, когда я работал - а ты смеялся надо мной, не пришлось бы тебе теперь нуждаться в корме».

Эзоп. Стрекоза и муравьи (перевод Л. Толстого)

Осенью у муравьёв подмокла пшеница: они её сушили. Голодная стрекоза попросила у них корму. Муравьи сказали: «Что ж ты летом не собрала корму?» Она сказала: «Недосуг было: песни пела». Они засмеялись и говорят: «Если летом играла, зимой пляши».

зимаочередьгибридТООТ и ДОпереводдомязыксловалетоЛевРоссия