Двенадцатый компромисс Довлатова

Последней режиссёрской работой 80-летнего Станислава Говорухина стал замечательный фильм «Конец прекрасной эпохи» по сборнику новелл Сергея Довлатова «Компромисс».

Академия кинематографических искусств вручила Говорухину приз за лучшую режиссуру, а сыгравший в этой картине главную роль актёр Иван Колесников был удостоен премии «Открытие года». Фильм вышел на экраны в 2015 году.

Литературная основа фильма - новеллы Сергея Довлатова (1941-1990) - были написаны в период с 1973 по 1980 год. Книга вышла в Нью-Йорке в 1981 году. В них Довлатов с присущим ему юмором и блеском поделился опытом работы в русскоязычной республиканской газете «Советская Эстония». Это были плодотворные годы (1972–1975) для молодого писателя. Его ценили в газете, он не слишком нуждался и внешне вёл благополучную жизнь. Однако новеллы пронизаны тоскливой атмосферой фальши и лицемерия, в которой работали советские журналисты.

Перед вами – отрывок из последней, двенадцатой новеллы, которая не вошла в сценарий фильма. Довлатов и фотокорреспондент Жбанков готовят материал о традиционной встрече узников фашистских лагерей; вдруг выясняется, что многие советские военнопленные из гитлеровского ада прямиком проследовали в сталинский ГУЛАГ. Но писать об этом тогда не рекомендовалось, пришлось журналисту идти на очередной компромисс с совестью.

Компромисс двенадцатый

…Театр «Ванемуйне» был построен сравнительно недавно. Мраморные лестницы, просторные холлы, гулкое эхо. Над входом – синий транспарант (в Эстонии любят синие транспаранты):

«Слава бывшим узникам фашистских концентрационных лагерей!»

Мы нашли распорядителя, представились. Он сказал:

- Программа такова. Сперва – эмоциональная часть. Встреча старых друзей. Затем – торжественный митинг. И наконец – банкет. Кстати, вы тоже приглашены.

- Ещё бы, - сказал Жбанков.

В холле бродили люди с орденами и медалями. В основном – группами по несколько человек. Они курили и тихо беседовали.

- Что-то не видно эмоций, - сказал Жбанков.

Распорядитель пояснил:

- Узники собираются ежегодно. Лет двадцать подряд. Эмоциональная часть скоро кончится. Торжественный митинг продлится около часа. Даже меньше. Затем – банкет…

- С вытекающими оттуда последствиями, - неожиданно захохотал Жбанков.

Распорядитель вздрогнул.

- Извините, - говорю, - мне бы надо с людьми поговорить. Записать кое-что.

Распорядитель остановил высокого, плотного мужчину:

- Знакомьтесь. Лазарь Борисович Слапак, инженер-конструктор, бывший узник Штутгофа.

Я тоже представился.

- Меня угнали в Штутгоф за антифашистскую деятельность и организацию побегов. А до этого я находился в Польше…

Слапак говорил быстро и уверенно. Видно привык иметь дело с журналистами.

- Вас, наверное, интересуют любопытные факты? – спросил он.

Я кивнул.

- Давайте присядем.

Мы сели на диван. К нам присоединились двое. Сравнительно молодой человек в кителе и грустный старик без руки. Распорядитель назвал их фамилии – Валтон и Гурченко.

Слапак дождался тишины и продолжал:

- Для организации побегов требовались средства. Стали думать, как их раздобыть. И, представьте себе, нашли выход. Я неплохо играл в шахматы. И начальник лагеря был завзятым шахматистом. Решили организовать матч. Назначили приз – восемьдесят марок. Товарищи страстно за меня болели. Я выиграл семь партий из десяти. Начальник лагеря сказал: «Доннерветтер!» - и расплатился…

- Интересно, - перебил его безрукий старик, - очень интересно…

Я записал его фамилию – Гурченко.

До этого старик молчал.

- В чём дело, товарищ? – произнёс Слапак.

- Я говорю, неплохо время проводили…

- То есть? – напряжённо улыбнулся инженер-конструктор.

- В Мордовию бы тебя года на три, - продолжал старик.

Было заметно, что он слегка пьян.

- Где сидели, товарищ? – вмешался распорядитель. – Дахау, Освенцим?

- В Мордовии сидел, - ответил Гурченко, - в Казахстане… Двадцать лет оттянул как бывший военнопленный…

- Вы думаете, я не сидел?! – рассердился  инженер-конструктор. – У меня все почки отбиты! Иоссер знаете? Весляну? Ропчу?..

- Слыхали, - поддержал разговор молодой человек в кителе. – Я в пересыльной тюрьме на Ропче менингитом заболел… Я был мальчишкой, когда оказался в плену. Меня отправили в лагерь. Хотя я не подлежал мобилизации. И не занимался пропагандой. Это было несправедливо. В концентрационном лагере мне не понравилось. Фашисты морили нас голодом. Кроме того, в лагере не было женщин…

- Как же ты, - ехидно спросил безрукий, - на Ропчу попал?

- Очень просто. Нас освободили французы. Я оказался в Париже. Кинулся в советское посольство. Собрали нас человек восемьсот. Усадили в поезд. И повезли на восток... Едем, едем… Москву проехали. Урал проехали…

- Улыбнитесь, мужики, - попросил Жбанков. – Внимание! Снимаю!

- У тебя же, - говорю, - и плёнки нет.

- Это не важно, - сказал Жбанков, - надо разрядить обстановку.

Распорядитель тоже забеспокоился. Он поднялся и гулко хлопнул в ладоши:

- Товарищи узники, пройдите в зал!..

Торжественная часть продолжалась всего минут двадцать. Дольше всех говорил сам распорядитель. В конце он сказал:

- Мы навсегда останемся узниками фашизма. Ведь то, что мы пережили, не забывается…

- Он – тоже военнопленный? – спросил я безрукого Гурченко.

- Этот хмырь из театра, - ответил старик, - его партком назначил. Четвёртый год здесь выступает… В Мордовию бы его годика на три… На лесоповал…

Тут отворились двери банкетного зала. Мы заняли столик у окна. Жбанков придвинул два недостающих стула. Затем разлил водку.

- Давайте без тостов, - предложил Слапак, - за всё хорошее!

Жбанков сразу налил по второй. Валтон пытался досказать мне свою историю.

- Я был юнгой торгового флота. Немцы ошиблись. Посадили меня ни за что. Я не был военным моряком. Я был торговым моряком. А меня взяли и посадили. В сущности, ни за что…

Похоже, что Валтон оправдывался. Чуть ли не доказывал свою лояльность по отношению к немцам.

- Чухонцы все такие, - сказал Жбанков. – Адольф – их лучший друг. А русских они презирают.

- А за что им нас любить? – вмешался Гурченко. – За тот бардак, что мы им в Эстонии развели?!

- Бардак – это ещё ничего, - сказал Жбанков, - плохо, что водка дорожает…

Его физиономия лоснилась. Бутылки так и мелькали в его руках.

- Положить вам жаркое? – нагнулся ко мне Слапак.

Жбанков корректно тронул его за локоть:

- Давно хочу узнать… Как говорится, нескромный вопрос… Вы какой, извиняюсь, будете нации?

Слапак едва заметно насторожился. Затем ответил твёрдо и уверенно. В его голосе звучала интонация человека, которому нечего скрывать:

- Я буду еврейской нации. А вы, простите, какой нации будете?

Жбанков несколько растерялся. Подцепил ускользающий маринованный гриб.

- Я буду русской… еврейской нации, - миролюбиво сформулировал он.

Тут к Слапаку обратился безрукий Гурченко.

- Не расстраивайся, парень, - сказал он. – Еврей так еврей, ничего страшного. Я четыре года жил в Казахстане. Казахи ещё в сто раз хуже…

Мы снова выпили. Жбанков оживлённо беседовал с Гурченко. Речь его становилась всё красочнее.

Постепенно банкетный зал наполнился характерным гулом. Звякали стаканы и вилки. Кто-то включил радиолу. Прозвучали мощные аккорды:

…Идёт война народная,

Священная война…

- Эй! Кто там поближе?! Вырубите звук, - сказал Жбанков.

- Пускай, - говорю, - надо же твой мат заглушать.

- Правды не заглушишь! – внезапно крикнул Гурченко.

Жбанков встал и направился к радиоле. Тут я заметил группу пионеров. Они неловко пробирались между столиками. Видно, их задержал ливень. Пионеры несли громадную корзину с цветами.

Миша попался им на дороге. Вид у него был достаточно живописный. Глаза возбуждённо сверкали. Галстук лежал на плече.

Среди бывших узников концентрационных лагерей Жбанков выделялся истощённостью и трагизмом облика.

Пионеры остановились. Жбанков растерянно топтался на месте. Худенький мальчик в алом галстуке поднял руку. Кто-то выключил радиолу.

В наступившей тишине раздался прерывистый детский голосок:

- Вечная слава героям!

И затем – троекратно:

- Слава, слава, слава!

Испуганный Жбанков прижимал к груди корзину с цветами.

 Чуть помедлив, он крикнул:

- Ура!

В зале стоял невообразимый шум. Кто-то уже вытаскивал из ящиков реквизит. Кто-то плясал лезгинку с бутафорским ятаганом в зубах…

Жбанкова фотографировали ребята из местной газеты. Его багровое лицо утопало в зелени. Он вернулся к нашему столу. Водрузил корзину на подоконник. Гурченко приподнял голову. Затем снова уронил её в блюдо с картофелем. Я придвинул Жбанкову стул.  

- Шикарный букет, - говорю.

- Это не букет, - скорбно ответил Жбанков, - это венок!..

На этом трагическом слове я прощаюсь с журналистикой. Хватит!

людипочкивидвыходТОсценарийкнигарукиЧеловекфильмНемцыжизньтеатрлестницызвукфактыпрограмма